#семейное Я всегда думал о себе как о довольно крутом парне. Я не учился в частных школах. Я был уверен, что повидал всякое. То, что шокировало моих коллег из Службы общественного здравоохранения США, я знал с детства. Я знал, что люди делают всевозможные гадости друг другу, по разным причинам. Я знал о «растлителях детей», тех придурковатых людям, которые таскались по детским площадкам, с пакетом конфет в кармане и злом в сердце. Но я не знал, что люди могут заниматься сексом с младенцами. А на этой работе у меня открылись глаза. Ине просто с младенцами, с их *собственными* младенцами.
Меня поразила не просто мерзость людей, которые выращивали себе жертву, но социопатическое чувство права, которое они всегда ыражали. Я все еще помню одного из тех хищных дегенератов, которому только что сказали, что у его ребенка сифилис, и что он причина инфекции. Столкнувшись с последствиями, он посмотрел на меня и, голосом, вибрирующим от возмущения, сказал: «Это *мой* ребенок».
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он имел в виду. И еще какое-то время, чтобы понять, что этот человек не был уникальным. У него есть братья и сестры по всему миру.
Я больше не интересовался борьбой с инфекцией. Болезнь, как и наука, нейтральна. Мои смертные враги нет. И я тоже с этого момента и навсегда.
I had always thought of myself as a pretty tough kid. I hadn't been raised in prep schools. I was so sure I knew my way around. Some of the things that shocked my colleagues at the U.S. Public Health Service were things I had known since childhood. I knew people did all sorts of ugly things to each other, for all kinds of reasons. I knew about "child molesters," those freakish men who hung around playgrounds, with a bag of candy in their pockets and evil in their hearts. But I never knew humans had sex with babies. And, on that job, I learned the truth. Not just any babies, their *own* babies.
What stunned me was not just the hideousness of humans who grow their own victims, but the sociopathic sense of entitlement they always displayed. I still remember one of those predatory degenerates who had just been informed that his child had syphilis, and that he was the cause of the infection. Confronted with the consequences, he looked at me, and, in a voice vibrating with outrage, said, "That's *my* child."
It took me a while to understand what he meant. And even longer to understand that this human was not unique. He had brothers—and sisters—all over the world.
I wasn't interested in fighting infection any more. Disease, like science, is neutral. My mortal enemies weren't. And neither was I, from that point, forever.